Евгений Евстигнеев: «Жизнь прошла. Словно и не жил…»

9 октября народному артисту СССР Евгению Евстигнееву исполнилось бы 96 лет. Вспоминать Евгения Александровича сложно. Он не очень жаловал журналистов, и, мне кажется, не любил посторонних людей. Евстигнеев был закрытым, весь в себе.

Впервые я увидел его на сцене театра «Сатирикон» в спектакле «Вишневый сад», где он играл старика Фирса. Того самого – хранителя дома Раневской и вишневого сада. Помню, как сжималось сердце, когда его герой произносил в конце спектакля: «Жизнь прошла. Словно и не жил… Забыли меня». Тогда он казался, действительно, 87-летним стариком, как описано у Чехова, хотя артисту на тот момент было слегка за шестьдесят. Вскоре я случайно оказался в одном из павильонов киностудии «Мосфильм» на съемках фильма Светланы Дружининой «Гардемарины III». Там Евгений Александрович снова сыграл канцлера Бестужева.

Гуляя за декорациями, я увидел спящего Евстигнеева. В седом парике, в белом камзоле. Кто-то тогда меня одернул, мол, «потише». Сказали, что Евгений Александрович любит между репетициями или съемками прилечь и подремать. Тогда уже артист чувствовал себя неважно, но все равно работал. Мне рассказывали, что первый инфаркт случился у артиста в пятьдесят с лишним лет. А потом, в конце 1980-х — второй инфаркт, после которого руководитель МХАТа Олег Ефремов, многолетний близкий друг, отправил Евстигнеева на пенсию. Это предательство Евгений Александрович переживал особенно сильно. Хотя без работы не остался — много снимался, играл в антрепризах.

Тогда, шатаясь по павильону «Мосфильма», я все равно пытался украдкой заглянуть за декорации, где спал артист. Любопытно же, САМ Евстигнеев рядом! И вот его выводят на съемочную площадку. Сейчас уже и не помню, какую именно сцену снимали, но перед камерами Евстигнеев появился бодрым, застенчиво улыбается, четко выполняет команды режиссера. После пару дублей удаляется в гримерку. Конечно, я решил заглянуть туда.

Дверь была открыта. Евгений Александрович сидел один перед гримерным зеркалом, уже без парика, но еще в костюме. Он достал маленькую бутылку коньяка чуть-чуть налил себе в пластмассовый стаканчик. Увидев меня, он подмигнул, пригубил, выдохнул и сказал: «Хочешь?» Я отказался, но выпалил: «Евгений Александрович, вы такой великий! Как же вы играли Фирса! Даже ума не приложу, как вы ЭТО делаете?!» Артист грустно вздохнул: «Деточка, трудно уже. Как делаю? Даже не знаю. Само приходит откуда-то». Тут зашли костюмеры и попросили меня удалиться. Вскоре Евстигнеев вышел из гримерки в свитере, в брюках. И показался таким обычным. Он шел задумчивый, смотря в пол, и прощался со всеми, не поднимая глаз: «До свидания! До свидания!»

— Я вас провожу, Евгений Александрович? — навязываюсь я.

— Валяй.

— А, какая ваша любимая роль в кино? Наверное, профессор Преображенский из фильма «Собачье сердце»? — спросил я, ничего лучшего сразу, не придумав.

— Сложно назвать самую любимую. Все, кого играл дороги по-своему. Что-то меньше, что-то больше. Преображенский, пожалуй, мне ближе. Ну, так и материал какой — Булгаков! Там было что прожить. И потом, такие люди, как этот профессор, были гордостью России. А сейчас кто гордость? Преображенских сейчас и не встретишь.

У выхода из павильона Евстигнеева ждала черная «Волга». Он пожал мне руку, попрощался. Помню, что рукопожатие было крепким, несмотря на явную усталость артиста.

Еще чуть позже мне повезло оказаться на премьере спектакля режиссера Сергея Юрского «Игроки — XXI”, который играли на сцене МХАТа. В ролях настоящие звезды: Александр Калягин, Вячеслав Невинный, Леонид Филатов, Наталья Тенякова… И — Евгений Евстигнеев. Он играл шулера, подставного помещика. По сравнению с другими персонажами, появляется на сцене ненадолго, но, как же он запомнился! Помню, выходил плавной, пижонской походкой, словно пританцовывал. Слегка наклонив набок голову, прищуриваясь и так мастерски выполняя всякие фокусы с колодой карт. Как оказалось, это был последний выход артиста на сцену. Вскоре он уехал в Лондон — должны были делать операцию на сердце.

Вдова артиста Ирина Цывина рассказывала, что Евстигнеев вовсе не готовился к смерти. Думали, очередная, обычная операция. Шутил, называл себя автомобилем, у которого просто надо починить мотор. В лондонской клинике перед операцией один профессор сказал Евгению Александровичу, что надо не исключать и летальный исход. Подробно описал, как будет проходить операция, как будут чистить сосуды сердца, что при этом будет происходить. Евстигнеев, видимо, настолько ярко себе это представил (все-таки актерское воображение), что впал в кому. Ушел из жизни через пару дней, не приходя в сознание. Похоронили Евстигнеева в Москве на Новодевичьем кладбище. Ему было 65 лет.

— Иметь отношение к актерскому миру, полному козней, интриг, и не нажить себе врагов — вещь совершенно невероятная. Однако Евстигнееву это удалось, — вспоминает в разговоре с нами актриса Ирина Акулова, которая в течение многих лет выходила с Евстигнеевым на одну сцену и дружила с ним. — Он был для нас, его коллег и друзей, чем-то из ряда вон, этаким чудом во плоти. Когда ему было плохо, то и нам всем было плохо. Но уж если Евстигнеев был счастлив, то казалось, все невзгоды куда-то улетучиваются. Ты радуешься жизни вместе с ним, как ребенок. Он не мог даже просто войти в дверь и поздороваться без того, чтобы не схохмить. Его знаменитые оговорки на сцене доводили актеров до такого состояния, что единственной их мечтой было добежать до туалета.

Например, в пьесе Михаила Шатрова «Большевики», выходя от больного «вождя пролетариата», вместо фразы у «Ленина лоб желтый, восковой…» скорбно произнес: «У Ленина жоп желтый!» После этого, понятно, «железных комиссаров» со сцены, как говорится, корова языком слизнула. А Евстигнееву хоть бы что! Вы знаете, это может вас шокировать, но никогда в жизни я так не смеялась, как на поминках Евстигнеева. Собравшиеся друзья-актеры, стали вспоминать случаи из жизни, связанные с ним, всю ту радость, которую этот замечательный мастер ежеминутно дарил окружающим людям — как же тут было удержаться?! Может быть, этот смех сквозь слезы и есть самая большая награда актеру, ушедшему из жизни, когда печаль расставания не может стереть с лица светлую улыбку памяти о нем.