Кинофильм «Голос» Ильи Авербаха в 1982 году стал очередным «объяснением в любви» автора, только уже к кино. Иногда любовь действительно зла, хотя полюбить этот муравейник из человеческих монад, вечно копошащихся в трудоголическом угаре, может только человек глубоко посвященный в тайны кинопроцесса.
Кино о кино у нас снимали нечасто. Из того что приходит на память: «Весна», «Раба любви», «Начало» и снятый накануне «Голоса» фильм «Всем — спасибо!». Но сам киностудийный муравейник или человейник в таком откровенном виде, пожалуй, был снят впервые.
Жанр этого кинополотна — интермедия или интерлюдия. Но это далеко не комедия. Скорей трагикомедия. Несмотря на весь маразм и драматизм киносъёмочного процесса, режиссёр объясняется в любви к кино. Так получилось, что Илья Авербах снял ещё и реквием по самому себе. Вскоре его не стало. А ещё чуть раньше не стало Георгия Калатозишвили, играющего в фильме сценариста.
В фильме показан чисто производственный бардак в который погружены все персонажи. Сценариста отлавливает бойкая ассистентка, которую играет Т. Догилева, прямо у трапа самолёта. Она его буквально силой заманивает на студию, и сценарист с пакетом кавказских фруктов приезжает прямо на Ленфильм. Фильм практически снят, не хватает финала. Сценарист растворился на долгие два месяца в Грузии, он настолько забыл все данные режиссёру обещания, что его надо заново перезагружать и вдохновлять. Он недоволен тем, как обкарнали его гениальный сценарий, ругается с режиссёром, переписывает прямо в монтажной диалоги. Главную героиню обзывает второсортной, крайне недоволен, что героиня приезжает к герою не на мотоцикле, как у него написано, а прилетает туда на… дельтаплане. Падает прямо под ноги старому ветерану (М. Глузскому). Режиссёр говорит, что в деревне был аэроклуб и его осенила гениальная режиссёрская находка. Бездорожье, слякоть, до села не доехать, а тут такой красивый полёт. При этом режиссёр отчитывается перед сценаристом за все неснятые куски сценария, а в некоторых случаях признаётся, что очень плохо сам снял и всё вырезал. Сценарист в ужасе идёт в монтажную пытаясь хоть что-то спасти из того что уже снято. Режиссёр законно резонирует: «Надо было меньше шляться где ни попадя два месяца, а сидеть рядом и давать корректировки с места.».
Является ли режиссёр альтер эго самого Авербаха? Вопрос сложный. Но режиссёр в исполнении Л. Филатова очень странный. Он даже название фильма ещё не придумал. Он очень устал, и мечтает как можно скорей поставить крест на своём детище. Мыслями он уже где-то далеко, возможно в следующем фильме.
Главная героиня фильма, актриса Юлия Мартынова (Н. Сайко), больна чем-то неизлечимым. Правда, что за болезнь у неё — остаётся тайной. Некая гипертония, которая смертельна. Все участники действа понимают, что актриса больна, а некоторые даже понимают что эта болезнь смертельная, но всё равно её гоняют по полной программе не взирая на её бюллетень, больницу и проч.
Композитор картины, некий Олег Ромашкин, ещё не написал музыку к фильму. Точней написал и переписал её столько, что и сам запутался, и всех запутал. Его с собаками ищут в бескрайних коридорах киностудии. А он как колобок постоянно от всех уходит. Его ждёт целый филармонический состав, готовый к работе, а он шляется по буфетам и всяким тайным комнатам. Потом отлавливает главную героиню в коридоре, ощупывает её чтоб понять что она реально живёт в физическом мире а не на экране, и заманивая её репетиционный зал, обрушивает на неё свои гениальные импровизации.
Олег Ромашкин — это воплощённый Олег Каравайчук, написавший музыку более чем к двухстам фильмов, один из самых эксцентричных персонажей ленинградского бомонда. Актёр Сергей Бехтерев великолепно его изобразил. Авербах много работал с Каравайчуком и безусловно был сыт по горло его фокусами и сумасшедшими импровизациями.
Вся съёмочная команда, возбуждена до предела. Все хотят поставить точку и окончить надоевший всем фильм. Но более мелкие люди: ассистенты, монтажёры, фотограф не имеют возможности саботировать процесс как это делают гранды (режиссёр, сценарист, композитор), и они «стараются» понемножку подливать масло в плохо разгорающийся костёр кинопроцесса. Это так называемая японская забастовка — работать будем, но спустя рукава.
Безумная Анюта (Е. Никищихина), помреж, истерично кричит и бегает с негаснущей сигаретой по всей киностудии пытаясь всех собрать во что-то единое. Она чуть ли не единственная верит в фильм. И ещё пожилая монтажёр оптимистична: «А мне всё нравится».
Главная героиня Юля, сбегает из больницы тайно, чёрным ходом, чтобы доделать озвучку. Да и что сидеть в больнице где её не лечат, а только таинственно шепчутся за её спиной, что она уже не жилец. Но она как и Олег Ромашкин ввергается в водоворот студийных человекоброжений, и дойти до заветной комнаты не может. Зачем-то зайдя к студийному парикмахеру, чтоб постричься под Котовского, она встречает своего бывшего старого любовника, оператор Юрия (В. Шиловского). Операторы — они вообще Боги на площадке, и режиссёры, эти крикливые вороны, им не чета. Они то понимают, что кино делают именно операторы. (Как тут не вспомнить оператора Хрусталёва из «Оттепели»). Они больше всех и за женщинами волочатся и в целом ведут себя высокомерно. Все мачо и циники.
Юля вышла замуж за друга (В. Бочкарёва), за человека, который её любил, но без взаимности. Она хотела ребёнка от любимого человека. Когда она с оператором сидит в машине, звучит песня — пронзительная, она переносит нас в их прошлое, когда для неё всё было настоящим и живым, а не так, как сейчас с мужем. Наверное, отсюда и её смертельный диагноз, ведь тот, кому она верила, её обманул.
Юрий пытается начать по-новому роман с Юлей, но у Юли нет времени. Она уже уходит, и должна закончить озвучку. Она говорит Юрию: «Не сейчас. Давай перенесём». Но вожделённый оператор увозит на своей «Ниве» смертельно больную девушку в своё логово. Но живёт он там не один, а со старой художницей, которая рисует выращенную на балконе картошку.
Впрочем этот сюр вполне даже какой-то светлый. Наконец-то герои выбрались из душных павильонов и студийного мрака, к цветочкам. Возможно оператор Долинин специально использовал тёмный светофильтр, чтобы все герои были полусумрачные.
Очень тяжёлый финал фильма. После поедания компота и истерического смеха подруг-сопалатниц в больнице, следующий кадр — некролог на Ленфильме Юлии Мартыновой. Причём почему-то он висит на стекле и показан в зеркальном изображении букв. Сюр продолжается. Некролог висит, качается, а мимо бегут муравьишки-киноработники, не обращая на него внимания. Лишь полусумасшедший Олег Ромашкин зацепился за него глазами на мгновенье, всплеснул ручками и побежал дальше, развевая кудрями своей гениальности.
Актриса ушла из жизни, но кино ещё не снято, и поэтому всем не до до этого. Надо завершать производственный процесс. Поэтому через кончину все легко переступают и продолжают озвучку с другой актрисой (Т. Лавровой). Она истошно рыдает в кадре. Но непонятно, это она оплакивает Юлю, свою подругу, или так надо для роли.
Ну в общем такое вот кино, прямо как «Репетиция оркестра» Феллини или «8 с половиной». Только какой-то сумеречно-питерский Феллини получился. Русский сюрреализм самый сюр-реальный. И Достоевский с Гоголем нам в всегда помощь…
***
Когда смотришь кадры фильма, то даже как-то делается странно. Неужели в этом тяжёлом спёртом воздухе снимали свои шедевры Масленников, Мельников, Герман, Аранович, Бортко, Хейфиц и тот же Авербах? Получается что Авербах показал агонию советского кино или воспел его закат. Хотя до настоящего заката было ещё 10 лет. Но одновременно с этим за спиной уже были лучшие кинематографические годы советского кино. А впереди только перестройка, с мафией, проститутками и бандитами, и лёгковесными профессионалами на экране.
Илья Авербах так объяснился с нами в любви к кинопроцессу, что снял реквием по нашему художественному кино. Видно предчувствовал мастер, что нас ждёт впереди. Он сам решил уйти пораньше, чтобы весь последующий бардак не видеть. И ушёл в самом начале перестройки.
Сейчас же возвращаясь мысленно в 1982 год, понимаешь какое же ещё не безнадёжное было время для кино. Ещё не сняты «Мой друг Иван Лапшин», «Собачье сердце» и другие шедевры. Но Авербах уже понимал — скоро конец всему прекрасному.
Зачем в нашем кино отрицательные герои бывали столь обаятельны на экране?