Год назад не стало Валерия Гаркалина.
За Валерия Борисовича в последние годы было тревожно. После смерти в 2009 году любимой супруги Кати его публичная жизнь в основном была связана с медучреждениями. Да, он по-прежнему блистал в антрепризных спектаклях, преподавал в родном ГИТИСе-РАТИ, но при этом слишком часто оказывался на больничной койке. Пережил несколько инфарктов и даже клиническую кончину. Но каждый раз выкарабкивался. Поэтому когда в ноябре прошлого года Валерий Борисович оказался в Коммунарке с коронавирусом, была надежда, что и на этот раз обойдется. Увы… 20 ноября его не стало.
Валерию Гаркалину принадлежит своеобразный актерский рекорд: в «Ширли-мырли» он сыграл столько разнохарактерных персонажей, что их точное число не смогли подсчитать ни зрители, ни режиссер, ни даже он сам. К сожалению, есть и антирекорд: несмотря на невероятный успех большинства киноролей и спектаклей, где феерил Гаркалин, его преступно мало снимали в кино. Почему – непонятно. Непохожий ни на кого истинный лицедей, трагик-комедиант, к тому же человек очень светлый, добродушный романтик, а режиссеры почему-то по большому счету его «не замечали». И это при фантастической популярности Гаркалина и бескрайней зрительской любви.
Помню, как много лет назад мы сидели у него дома, на Тверской-Ямской, пили чай, разговаривали. Рассказывая о своем парадоксальном «пути в искусство», Гаркалин периодически так громко хохотал, что его «солнышко» Катенька, прибегала с кухни, чтобы приструнить мужа – народного артиста и профессора. Мол, несолидно вести себя как мальчишка. При этом становилось понятным, почему он называл супругу «солнышком» – от нее действительно шла потрясающе теплая энергетика и, не побоюсь этого слова, — шло свечение. Сколько лет прошло, а эта картинка (вместе с ощущением, что ТАК не бывает) стоит перед глазами.
Предлагаю самые яркие фрагменты наших разговоров с Валерием Гаркалиным.
РОМАНТИЧНЫЙ РЕБЕНОК ИЗ БОСЯЧНОГО РАЙОНА
— Валерий Борисович, правда, что в свое время вас не приняли ни в один театральный вуз?
— Да, меня категорически отвергли Щукинское, Щепкинское, ГИТИС, МХАТ… Все!
— Например, Армена Джигарханяна «забраковали» из-за акцента. А вас почему не хотели брать в актеры?
— Когда я провалился на вступительных экзаменах в Щукинское театральное училище, одна педагогиня сказала мне такую фразу: «Молодой человек, у меня к вам личная просьба. Если увидите какой-нибудь творческий институт по пути вашего следования, то обходите его за километр. Вам и помышлять нельзя о профессии актера». Потом я стоял возле здания училища и рыдал…
Теперь я думаю, что правильно тогда меня не брали. Сейчас, когда я сам принимаю абитуриентов, я сразу вижу, что человек не готов пройти сумасшедший по сложности конкурс, когда из ста выбирается лишь один. И я действительно тогда был не готов к этому. Хотя, на мой взгляд, посоветовать молодому человеку за три версты обходить театральные вузы – это просто омерзительно.
Самое интересное, что лет десять спустя я играл главную роль в спектакле «Папа, папа, бедный папа, ты не вылезешь из шкафа» театра Сатиры, а эта дама сидела в первом ряду. Когда наши глаза вдруг встретились, я увидел: она плачет… Потом она призналась мне, что, мол, ошиблась.
— Неужели ни о какой другой профессии, кроме актерской, вы и не мечтали?
— Именно так. Я не испытывал ни малейшего влечения в какой-либо другой род деятельности, не испытывал желания быть историком, инженером, физиком и знал, что только, став артистом, я действительно самовыражусь. А я был очень наполненным человеком.
Район, где жила наша семья, считался «босячным». Курский вокзал, завод «Манометр», заводские общаги, коммуналки. Тем не менее, я не был ни в каких дворовых шайках, как, например, знаменитая «шпана замоскворецкая», я это наблюдал, но этого не было в моей жизни. Я рос таким… романтическим ребенком. В самом юном возрасте я мечтал играть на фортепиано, но мои родители были простыми людьми, зарабатывали копейки, и естественно отдать меня в музыкальную школу было невозможно. Ограничились тем, что отдали в кружок аккордеониста при ДК Метростроя, где я научился довольно сносно играть, что мне потом очень пригодилось при поступлении в Гнесинское училище.
Провалив экзамены в театральные вузы, я пошел на завод, год работал «кипером» — контролером приборов, измеряющих давление, ремонтировал вакуумметры, манометры. Потом, отслужив два года в армии, поступал еще и еще, пока не попал на экспериментальный курс Сергея Образцова и в его знаменитый Театр кукол.
ПИК КАРЬЕРЫ — «ПРАВАЯ НОГА ЛЕВОГО СЛОНА СПРАВА»
— Годы работы в кукольном театре – зря потерянное время?
— Ни в коем случае! Даже наоборот — это были самые счастливые годы в моей жизни. Молодость, безответственность и вся жизнь впереди – только-только все начинается. И первая любовь, и веселые компании — все впервые. Мне повезло — я пережил «студийность», что достаточно большая редкость для артистов. Обычно актеры заканчивают учебу, попадают в труппы, в кино и… все. Наш курс в Гнесинке был очень дружный, расставаться не хотелось, поэтому мы вместе поехали в Кемерово, организовали там эстрадный ансамбль «Люди и куклы» и шесть лет колесили с ним по стране.
Я вам должен сказать, что кукольники – это особый род людей и это действительно фанатично преданные делу люди. Неслучайно Образцов не любил слово «кукловод», он считал, что оно похоже на «скотовод», «овцевод». Сергей Владимирович называл эту профессию «кукольник». Она очень конкретна в отличие от драматического артиста, потому что в основе почти волшебство — умение оживить неживое. Кукольники могут одухотворить любой предмет, любую вещь — дать им вечность. Но из-за ширмы можно выдать и фальшивую интонацию! Зрители тебя могут не видеть, но поймут, что «тот, кто держит зайчика» — плохой актер. Вот я был бездарным кукольником, я считаю.
— Почему?
— У меня не была дара вдохнуть дух в тряпочку. Кульминация моей карьеры — Аладдин. У этой куклы была маленькая черненькая арабская головка, личико из папье-маше и тряпочка с кистями на концах. Мне нужно было просунуть руку и «сыграть» своей рукой тело моего персонажа из «1001 ночи», петь, жить. Я научился это делать, конечно. Но так, как это делали Зиновий Гердт, Евгений Сперанский или даже мои сокурсники по актерскому факультету Вова Агеев, Толя Вещиков, — мне и не снилось. Это природный дар, которому не научишь, — либо он есть, либо — нет. У меня его не было. Аладдина я сыграл незадолго до перехода в Театр сатиры. А до этого «вершинами моего кукольного творчества» были Лошадка и даже (с гордостью!) «правая нога левого Слона справа».
ВСЕ НАЧАЛОСЬ СО «СТРИПТИЗА»
— Если бы вам тогда сказали, что скоро будете играть Гамлета, как бы отреагировали?
— Честно? Я может, и не посмеялся бы в лицо этому человеку, но то, что я подумал бы о нем что-то нехорошее – это точно. Кстати, я и не любил роль Гамлета, потому что воспитывался в атмосфере гротескового, трагикомедийного направления и сам себя направлял в это русло. И до сих пор уверен: если уж говорить о серьезных вещах с подмостков и экранов телевизоров, то это надо делать через смешное, через шутку. Когда несерьезно говоришь о серьезном, то попадаешь в цель — в сердце. Сразу!
— Существуют три версии, кто стал первооткрывателем актера Валерия Гаркалина. По одной, Сергей Бодров-старший, снявший «Каталу», по другой — Владимир Меньшов («Ширли-мырли»), по третьей – главный режиссер Театра сатиры Валентин Плучек. Кого вы сами считаете своим «крестным отцом»?
— Они все – «троица» для меня святая. И Бог Отец, и Сын, и Святой Дух. При этом нельзя сказать, что они, делая на меня ставку, сильно рисковали. Меньшов-то ведь получил меня сформировавшимся артистом, так, если без ложной скромности. Он ходил на все мои спектакли в «Сатире». Плучек тоже видел меня в работе, как и Сережа Бодров… Спектакль «Стриптиз» по пьесе Мрожека, который поставила руководитель театра-студии «Человек» замечательная Людмила Романовна Рошкован, я начал играть задолго до всего, играю уже много лет и считаю одним из своих лучших. Именно с него все началось, и только затем последовали остальные успехи. Так что они ничем не рисковали – они видели товар лицом. Им оставался только выбор: брать или нет. Вот здесь риск был. Ведь они могли ошибиться и не взять. Ха-ха-ха!!! Разумеется, это шутка.
— В «Ширли-мырли» я насчитал 12 ваших ролей. Это мировой рекорд?
— Говорят, что да, такого еще не было. Но, если честно, то я там сыграл только три роли: Шниперсона, Васю Кроликова и цыганского барона Романа Алмазова — не надо о себе любимом так уж привирать. Это они потом, расчетверились, раздесятерились, в конце даже была показана целая деревенька Кроликовых.
— Какую картину вы считаете своим «звездным часом», лучшей на сегодня?
— Я вообще никакую работу не считаю лучшей. Фильм «Ширли-мырли», если говорить объективно, принес мне широкую популярность, и я стал узнаваем на улице больше, чем когда-либо.
Кстати, интересный случай вспомнил, связанный с этой лентой. Однажды во время каких-то гастролей я давал интервью в прямом эфире. В студию дозвонилась женщина и призналась: «Если бы не ваша картина «Ширли-мырли», меня бы не было в живых». Она рассказала, что уже приняла было решение уйти из жизни, но вдруг ей попалась в руки кассета с этим фильмом. Посмотрев его, женщина отменила свое решение. Я тогда подумал: «Господи, если я своей картиной спас человеческую жизнь, то можно признать свою работу полезной».
— Популярностью научились пользоваться?
— Как-то меня водитель вез со спектакля на съемку, мы опаздывали, превысили скорость, и инспектор ГИБДД тормознул машину. Я выскочил: «Не надо нас наказывать, это я виноват – поторопил…» А инспектор подошел и сказал: «Валерий Борисович! Наказывать я буду водителя, а не вас. Так что сядьте и успокойтесь». Так что все в порядке: меня узнали и… успокоили. (Смеется.)
В этой связи вспомнился другой эпизод. Дело было во Флоренции, в галерее Уффицы, где, казалось бы, никто не мог меня узнать, тем более, что все приезжают посмотреть на шедевры мирового искусства. И вдруг я вижу, как кто-то фотографирует, хотя там делать это категорически запрещено. Причем фотографирует не мировой шедевр, а… меня. Я деликатно говорю: мол, если уж нарушаете запрет, то снимите вот это, советую. И слышу в ответ: «Не беспокойтесь, Боттичелли я еще посмотрю, а вас, может, больше никогда не увижу!» Это было трогательно.
— Однажды во время гастролей в Киеве сообщили, что в театре заложена бомба, но вы доиграли спектакль. Какие еще испытания выпадали на вашу долю?
— Помню, мы как-то летели с «Киношока» с группой актеров и режиссеров — с Петром Тодоровским, Сергеем Никоненко. И при взлете у самолета вырубился один двигатель. Но мы об этом узнали, когда садились, — я увидел, что на всех парах вместе с трапом к нам летят кареты «скорой помощи», пожарные экипажи. Киношок был настоящий! Хотя я все понимаю: если ты сел в самолет и уже оторвался от земли, ты отдаешься во власть судьбы, и в эту секунду от тебя ничего не зависит. Расслабься — небеса сами все решат.
— Вы не раз признавались, что слишком доверчивы и легко поддаетесь даже на самые примитивные розыгрыши. Наверняка мимо такого «лакомого куска» как доверчивый Гаркалин не прошел только ленивый.
— Это же вся страна видела! В программе «Розыгрыш» меня разыграли, подсадив ко мне в машину «проститутку». Не видели? Они с моей женой Катей тайно подписали контракт, что мы не будем иметь ничего против и в суд не подадим. И меня разыграли на глазах у многомиллионной публики. Слава Богу, все закончилось хорошо. Ха-ха-ха!!!
— Кстати, как вам удалось устоять? Девушка-то наверняка была сказочно прелестна!
— Она была очень красивая, но слишком настырная. Я сразу почувствовал что-то неладное и понял, что это подстава. Но зато весь мир узнал, что я был верен Катюше. (Хохочет.)
ВОПРОС ЖИЗНИ
— Одна из ваших первых больших ролей в кино – карточный шулер в картине «Катала». А в жизни вы азартный человек?
— Да. И если это назвать пороком, то я проходил через многие пороки. Я резался в карты, одно время увлекался игровыми автоматами, играл в казино – в рулетку американскую. Чтобы закончить эту тему, добавлю: пороки существуют в каждом из нас, это теневые наши стороны и в каждом из нас есть желание испытать судьбу. Мне кажется, хорошо, что это в нас есть, благодаря этому мы знаем, какими мы не должны быть.
— Какой самый нижний предел, до которого Валерий Гаркалин опускался в своих испытаниях?
— Пьянство! Это было в самом начале кинокарьеры – успех «Катал» и «Белых одежд» вскружили немножко голову. Я срывал съемки, мог вообще не приехать или не выйти в кадр – был не в состоянии. Все это было. К счастью, я вовремя понял, что болен. Я не пью с 13 августа 1991 года.
— Сложно было победить пороки?
— Да нет! Ничего сложного, когда вопрос стоит о жизни , о любви близких. Какая тут воля еще нужна для принятия верного решения?!
— Насколько я знаю, созданию вашей семьи предшествовала красивая романтическая история. Расскажите.
— Я выпускался в Гнесинском училище с дипломным спектаклем «Алые паруса» по Александру Грину. Шел прогон, на котором присутствовали сотрудники театра, среди которых была и Катенька. Помню, я произносил монолог Артура Грея и смотрел в зал. Увидев симпатичную девушку, стал смотреть ей в глаза. Через некоторое время вдруг увидел, что по ее лицу текут слезы. И я тогда подумал: если девушка способна поверить в сказку, то какая же у нее должна быть необыкновенная душа. Вот так мы и познакомились.
— Актер–однолюб — большая редкость, но, говорят, вы — тот самый «ископаемый» случай.
— Что значит «однолюб»? Ведь речь идет не о том, сколько женщин я любил или сколько женщин любили меня. А о том, что есть человек, который раз в жизни встречается (или не встречается вообще!) и если с этим человеком связан твой смысл жизни, значит, это счастье. Так вот в Кате весь смысл моей жизни и если бы ее не было, я бы сидел и вообще не делал ни-че-го. Был случай, когда мы повздорили лет через пять после свадьбы, как, знаете, бывает кризисный момент в любой семье. И я был грешен: задумывался об уходе. Вдруг меня охватил такой ужас: я понял, что если я это сделаю – просто погибну. Именно вопрос жизни и смерти. А ведь жить без смысла – бессмысленно.
«ОСТРОВОК» ДЛЯ СУМАСШЕДШИХ ЛЮДЕЙ
— Известность вам дала материальные блага?
— Я прилично зарабатываю, хотя не могу сказать, что старость моя обеспечена. Сбережений я не делаю, в банках у меня миллионных счетов нет. Вот если бы я в Голливуде снялся в таком количестве картин в главных ролях, они, безусловно, имели место. Но так как я живу в другом пространстве, где не предусмотрена счастливая обеспеченная старость, то, увы…
— Вы как-то заявили, что деньги – это единственное, что может вызвать у вас искренние слезы. Правда?
— Это было сказано в каком-то контексте, не помню, в каком и, разумеется, в шутку. А если серьезно, то так смешно слышать, когда люди, с одной стороны, хотят зарабатывать деньги, а с другой, — «они не продаются». Вот я не понимаю, где ты искренен на самом деле и где ты лжешь самому себе. И мне в том числе! (Смеется.) Мне кажется, что если ты работаешь, получаешь от этого удовольствие, и тебе еще за это платят, — вот счастье! А отсутствие любого из этих трех компонентов – несчастье. Все просто. Я люблю то, что делаю, я отдаю всего себя полностью, и в награду мне приносят…
— Пухленький конвертик на блюдечке?
— Да! Это же радость! И чего тут лукавить?
— А что для вас самый лучший отдых?
— Ничегонеделанье. Ничегошеньки не делать! Даже интервью не давать. Ха-ха-ха!!! Спать, валяться в кровати, читать, сидеть в интернете, смотреть телевизор, опять поваляться… Это потрясающее состояние! Мне кажется, это самое лучшее, что изобретено человечеством.
— У вас есть собственный рецепт, как грамотно расходовать силы на театр, гастроли, интервью…
— Есть, конечно, какие-то правила у каждого, как находиться в состоянии боевом и не раскисать, не уставать. Лично мой рецепт такой: нужно обязательно смотреть только по направлению будущего – вперед. Оглядываться не стоит. И то, что было вчера, уже является частью истории. Мне кажется, надо все время помнить вот эту стойку — затылком в прошлое и широко открытыми глазами в будущее.
— Лично вы свое будущее планируете или в большей степени доверяетесь судьбе?
— Так ведь давно известно: как бы я не старался, я только могу рассмешить Бога, если расскажу о своих планах. И действительно планирование – это не наше дело. Поэтому не надо суетиться – за вас все уже расписано. Я давно заметил, что когда начинаешь что-то выстраивать, то жди сюрприза! Я когда уезжал в Литву перед инфарктами, то был нагло самоуверен, что вернусь живым и здоровым через два дня. Я вернулся живым! Но не здоровым, и не через два дня, а через три месяца.
— Вы по-прежнему руководите творческой мастерской ГИТИСа-РАТИ. Через ваш наметанный глаз и многолетний опыт проходит, можно сказать, будущее нашего театра, эстрады. Ваше мнение: у нас есть ЭТО будущее?
— Безусловно! Я понимаю ваш вопрос и тревогу. Но это вообще никому не дано – понять, предугадать, предузнать, что же будет, какие новые пути отыщет театр или сценическое движение. Но если думать, что наше будущее – это те, кто приходит к нам в институт, то есть множество поводов для оптимизма. Потому приходят очень-очень талантливые люди.
— Какую главную мысль вы, как профессор и педагог, внушаете будущим актерам?
— О том, что актеры делятся на две категории: некоторые подгоняют роль, как костюмчик, под себя. Другие же не «костюмчик» режут, а себя, жертвуя и своим физическим, и психическим здоровьем, уничтожая свою плоть, чтобы окончательно войти в образ в предлагаемых обстоятельствах. И именно таких артистов любил гениальный режиссер Анатолий Васильевич Эфрос.
— Многие считают вас баловнем судьбы – обласканным режиссерами и супервостребованным на съемочной площадке. Это так?
— Что вы! Меня особенно-то и не любит сейчас кинематограф – выделяет лишь «островок» каких-нибудь безумных сумасшедших людей. В отличие от театра, где моя деятельность не прекращается ни на минуту, в большом кино мне выделено очень скромное место в последнее время. После «Ширли-мырли» большой серьезной роли мне не предлагалось.
— Странно.
— Не странно, а, я считаю, закономерно. Свое слово я уже сказал. А как меня выносили из зала, пусть расскажут другие. Ха-ха-ха!!!
Экранный злодей с добрым сердцем: судьба Юрия Шерстнёва