В 1979 году Боярский и К° на съёмках так вжились в свои роли, что и спать, и есть, и (в особенности) пить в мушкетерских костюмах стало для актёров делом чести. В этих нарядах лихая компания и по городу рассекала – в поисках «Бургундского» и новых приключений.
Не по городу Парижу, конечно: снимать фильм там было бы слишком хлопотно и дорого. «Три мушкетёра» снимали во Львове и в Одессе, а также в Свиржском замке (Львовская обл.) и Хотинской крепости (Черновицкая обл.)
История эта обросла мифами из народного фольклора – дескать, артисты меняли женщин, как перчатки, и ни одного дубля не сделали в трезвом состоянии.
Боярский и К° все эти годы в интервью изъяснялись крайне сдержанно, намекая, что не будут заниматься смакованием своих похождений. А Атос-Смехов – тот прямо, без намёков посылал журналистов куда подальше.
«Он ведь большой любитель выпить, и дам любитель большой. Вот и нафантазировал»
Потом вышла книга воспоминаний режиссёра Юнгвальд-Хилькевича, в которой он смачно описал мушкетёрское закулисье. Чем вызвал возмущение и критику актёров: «Болтун и фантазёр!»
«Георгий Эмильевич многое преувеличил в своей книжке, – объяснил Портос-Смирнитский, – он ведь работал над фильмом вместе с женой (она вторым режиссёром была), да к тому же в завязке был. А сам по себе он – большой любитель выпить, и любитель дам большой, поэтому наши кутежи ему было видеть невмоготу».
Хилькевич видел, слышал и обонял алко-кураж, который поймали на съёмках «мушкетёры» – и тоже хотел бы, да не мог вести себя таким же развесёлым образом. Вот и занимался домыслами.
Но завязка-завязкой, а стресс Хил всё же снимал.
Вспоминает художник картины Лариса Токарева: «Сижу в комнате художников, раздаётся звонок. Хилькевич инструктирует по телефону: «Купи бутылку коньяку, принеси в гостиницу. В туалете за веник поставь бутылку, чтобы Таня не видела (жена), а я возьму».
Последний запой Хилькевича перед «завязкой на время съёмок» был вызван его скандалом с начальством из-за Ирины Алфёровой. Режиссёр видел в роли Констанции только Евгению Симонову, и никого иного. А начальство ультимативно велело ему взять в картину Ирину Алфёрову (так как на то была указка откуда-то «с самого верха»).
Её дивную красоту Хилькевич не ценил вообще, и актрисой считал бездарной. Но, поскандалив, был вынужден подчиниться.
Игорь Костолевский, уже утверждённый на роль заморского плейбоя Бэкингема, отказался сниматься в знак протеста на то, что Евгению Симонову так некрасиво «отодвинули».
«Никогда ни к одному мужику женщины не липли так беспардонно, как к Боярскому»
Токарева подтверждает: преувеличений в книге Хила много, но «мушкетёры» на съёмках действительно пили, в кадре в нетрезвом состоянии действительно появлялись, и с местными львовскими женщинами действительно кутили.
Ещё один трезвенник из съёмочной бригады, каскадёр Николай Ващилин, говорит так: «Картина снималась 3 месяца. 1-й месяц «мушкетёры» вели себя безупречно. А потом расслабились. Когда треть материала уже снята, никто ведь не будет выгонять исполнителей».
Боярский, как примерный семьянин, пытался развеять романтические слухи о их рок-н-ролльной жизни на съёмках: «Да на самом деле это было просто долгим и нудным процессом: жара, лошади, мухи, работа… жить неудобно, в туалет неудобно ходить. Так уставали, что доползти бы только до кровати да уснуть».
Не желая подставлять артиста, Юнгвальд-Хилькевич в своей книжке уточняет: «Никогда ни к одному мужику на моих глазах женщины не липли так беспардонно, как к Боярскому. Но для него жена, дети – это святое. Он просто обожает своих детей. Не знаю, вступал ли Миша в связи, но дамское стадо постоянно исполняло вокруг него брачные танцы».
Львовские светские львицы преследовали съёмочную группу по пятам. Останавливались рядом с ней, раскидывали скатерти-самобранки с угощениями, и в перерывах приглашали актёров на пикник пообщаться. А те в ответ звали их вечером на фуршет к себе в гостиницу.
Кстати, в начале директор фильма сэкономил и вселил их в спартанский отель под названием «Колхозная», где даже воды в номерах не было: все удобства – в конце коридора. А вот себя, режиссёра и других «VIP-персон» – в лучшую обкомовскую гостиницу «Ульяновская».
Актёры прожили в этой общаге пару дней, а потом потребовали равноправия! Во главе с Миледи-Тереховой, к которой режиссёр питал платонические чувства. И их переселили.
Портос-Смирнитский, который, в отличие от Боярского, семьянином не был (в то время он находился на грани развода со второй женой) на склоне лет признал: да, отношения с местными женщинами у «мушкетёров» во Львове всё же были. Но никто ни на чью честь не покушался! Как говорится, «не виноватые мы, они сами приходили».
Копчёную рыбу меняли на «Бургундское»
Кроме алкогольных и романтических, были приключения и политические, и криминальные.
После съёмочного дня алко-посиделки артистов превращались, как это у них водится, в «капустники». На которых, в том числе, пародировали Брежнева и других советских деятелей.
Кто-то настучал «куда следует», и Хилькевича вызвали «на ковёр» в Львовский отдел КГБ.
«Да что с них взять, – не растерялся режиссёр, – это же артисты: шуты, обезьяны. Они и меня кривляют постоянно, и директора фильма. Они без этого не могут».
Такое скудное объяснение КГБшников удовлетворило. Но с условием: чтоб режиссёр серьёзно поговорил с актёрами, и больше таких казусов чтоб не было!!!
Де Тревиль – Лев Дуров всё же поплатился за это своё кривлянье на капустнике (за похабную пародию на Ленина и Крупскую): уже готовые документы на звание Народного артиста положили под сукно. Где они пролежали до самого 1990 года.
Ну а криминал состоял в том, что «мушкетёры», прокутив все суточные, в пьяном угаре украли на рынке ящик копчёной рыбы и только ею потом и питались (по словам Хилькевича).
«Было. Но не украли, а одолжили, – уточняет Боярский, – мы потом, как получили деньги, расплатились, с извинениями. Мы потом эту рыбу меняли».
На что меняли – Михаил Сергеевич не уточнил. Видимо, на 40-градусное «Бургундское».
Деньги Боярский добыл оригинальным путём. Он вызвался вместо каскадёра выполнить трюк: прыжок с высокой стены в стог сена, под которым были спрятаны картонные коробки. А за каждый трюк платили 50 руб. Ему разрешили.
«Высота была как с 5-го этажа, – пишет Хилькевич, – Миша стал весь бледный, но решился. Провалился в сено. Высунулась его голова, и сразу: «А когда деньги за трюк можно получить?»
«Да не пятый этаж там был, а второй, от силы – третий», – поправляет, морщась, Боярский.
«Острие шпаги прошло в сантиметре от мозга, а вечером надо было ещё полтора часа горло драть на концерте»
В сцене «марлезонского бала», которую снимали в Одесском оперном театре, Михаила по-настоящему проткнули шпагой. Тихоня Рошфор – Борис Клюев – неожиданно вошёл в раж и вдохновенным вольтом ткнул кончиком шпаги в нёбо д’Артаньяну – Боярскому. Пошла кровь.
А в тот вечер Михаил должен был давать концерт в Одесском Дворце моряков, чтобы группу пустили снимать в его интерьерах.
«У Миши поднялась температура, и он с травмированным нёбом и с температурой пел. Это поступок настоящего человека!» – восхищается Лариса Токарева.
«Да ладно, ничего особенного, – отпирается сам «настоящий человек», – я и не заметил. Стакан водки – и на сцену».
Гонорары за этот фильм артистам заплатили такие: Боярскому – 3225 руб., Смехову – 2138, Смирнитскому – 2105, Старыгину – 2100, Дурову – 960, Алфёровой – 825, Табакову – 800, Алисе Фрейндлих –780 руб.
Съемки прошли угарно, а завершились – в полном эмоциональном истощении. По общему признанию, на студии было горькое ощущение неудачи. Смехов вообще явно стеснялся своей роли. Всем казалось: «Сделали какую-то халтуру, буффонаду».
Но, когда картина была смонтирована и вышла на экраны, это тревожное ощущение улетучилось. Оказалось – вышел очаровательный, наивный и позитивный фильм. С неплохими песнями к тому же.
Каждый раз, когда муж порывался уйти, останавливала его своей мудростью. Счастье и потери «мамы Веры»