Он боялся перемен, которые происходили в стране, они напоминали ему детство и погромы…

Ронинсон хотел пойти на фронт, но из-за эпилепсии его не мобилизовали даже в народное ополчение, и они с матерью эвакуировались в Верхнеуральск Челябинской области…

Грустный комик
За всю жизнь он не сыграл в кино ни одной крупной роли, в большинстве картин у него были считанные минуты «чистого» экранного времени. Но и этого вполне хватало, чтобы зритель, едва завидев заикающегося актёра с нелепой фигурой и странным голосом, хохотал до слёз. Готлиб Ронинсон – комик, в чьих умных глазах отражалась вся грусть еврейского народа.

Детство
Готлиб родился 12 февраля 1916 года в Вильно, который находился под немецкой оккупацией. Отца звали Мендель Ерухимович, а, значит, отчество у мальчика было Менделевич – Михайловичем он стал позже. Может быть, для маленького Гоши, с рождения страдавшего падучей болезнью, то есть, эпилепсией, было бы лучше остаться в уездном городе за чертой оседлости, но тогда в его жизни не было бы театра и кино. Отец Готлиба всегда думал только о себе, семья его мало интересовала – лишь только они переехали в Москву, он семью бросил, и уехал в Витебск, где тут же завёл новую семью. Мать, Тойба Готлибовна, чтобы выжить в голодной и холодной Москве с больным ребёнком, хваталась за любую работу.

Над маленьким, пухленьким неуклюжим Гошей смеялись во дворе и взрослые, и дети. Внешность не предполагала наличия у мальчика каких-то способностей, но одним талантом его мама, всё-таки, наградила – хорошим голосом. Запуганный и издёрганный насмешками Гоша петь стеснялся, единственным его добровольным слушателем была мама. Чтобы ребёнок поменьше изводил соседей пением, мама пристроила сына в сам Большой театр, где работала билетёром – там был детский хор. Пел, однако, он не долго: после трагического события, серьёзно повлиявшего на психику мальчика, Гоша стал заикаться, замкнулся в себе, разговаривал, разве что с мамой, которой только и рассказал, что с ним произошло.

Сцена, однако, юношу далеко от себя не отпустила – он стал заядлым театралом. Особенно часто он посещал спектакли МХАТа, знал поимённо всех актёров, наизусть выучил весь репертуар. Дома, когда никто не видел, он играл сценки, и, как будто, даже меньше заикался. Во МХАТе Готлиб познакомился с Михаилом Булгаковым, который писал для театра пьесы. Эта встреча стала для Готлиба единственным светлым пятном в ту пору, и он решил учиться на актёра, но началась война.

Война
Ронинсон хотел пойти на фронт, но из-за эпилепсии его не мобилизовали даже в народное ополчение, и они с матерью эвакуировались в Верхнеуральск Челябинской области. Там Готлиб работал в детском доме, и дети любили этого толстого заикающегося воспитателя, хотя и натерпелся от сорванцов Ронинсон изрядно – порой реветь хотелось.

Училище им. Щукина
Когда разрешили, Ронинсоны вернулись в Москву, и Готлиб пошёл поступать в училище им. Щукина. На первом же собеседовании, едва он открыл рот, ему предложили сперва исправить речь, а уж потом идти в актёры. Но Готлибу, сколь бы цинично это не прозвучало, повезло: во время войны остро не хватало актёров мужчин, и его приняли в училище. На одном курсе с ним учились фронтовик Владимир Этуш, Нина Архипова и Татьяна Коптева, в которую Готлиб был безответно влюблён. Вскоре педагоги поняли, что не зря взяли этого неуклюжего заику – заикание только добавило шарма, став его изюминкой. И кинорежиссёры этот «фефект фикции» использовали сполна.

Театр на Таганке
В 1946 году Ронинсона не взяли ни в один московский театр. С огромным трудом он устроился в самый унылый те годы театр на Таганке. Чтобы скрыть заикание, когда это было возможно, Ронинсон не говорил, а пел или мелодекламировал, и это было, с одной стороны, гармонично, а с другой – уморительно смешно. Когда в 1964 году театр на Таганке возглавил Юрий Любимов, Рониннсон был единственным артистом из прежней труппы, которого он пригласил. И Ронинсон прослужил на Таганке до самой смерти, переживая вместе с театром и падения, и забвение, и триумф.

48-летний Ронинсон легко влился в «любимовскую» труппу, большинство актёров которой были вдвое моложе него. Именно Любимов разглядел комический талант Ронинсона – непревзойдённого мастера гротеска, потрясающе владевшего мимикой и жестом. Что бы он ни говорил, чтобы он ни делал на театральных подмостках, а чуть позже – и на киноэкране, всё получалось смешно. Он сам по себе был очень обаятелен, на него нельзя было смотреть без улыбки, и ему было позволительно то, за что других бы порицали и осуждали. Но была у Ронинсона одна особенность: перед спектаклем он становился невыносимо желчным. Чтобы разогреть себя ему нужно было непременно разозлиться, он мог придраться к любому пустяку, и затеять ссору со всяким, кто на свою беду подвернулся под руку. Но делал он это совершенно беззлобно, и на него не обижались, ведь обидеться на него было невозможно. Однако сам Ронинсон переживал, и старался загладить вину. Однажды кто-то из актёров решил подшутить над ним, и рассказал Ронинсону, якобы, по секрету, что у того в театре репутация капризного человека, и никто не хочет сидеть с ним в одной гримёрке. Ронинсон воспринял розыгрыш всерьёз, и очень переживал, пока шутник не признался, что это шутка, и не принёс Ронинсону извинения.

В каждом театре есть человек, который одним своим присутствием соединяет весь коллектив, человек, к которому можно подойти, поговорить по душам. Он выслушает, поймёт, и даст нужный совет. На Таганке таким человеком долгие годы был Готлиб Ронинсон. Изливать душу к нему ходили и женщины, и мужчины, и актёры, и гримёры, и осветители – дяде Гоше, как звали его в театре, можно было рассказать всё, будучи уверенным, что он не разгласит сокровенную тайну, не пустит по театру слушок или сплетню.

Высоцкий
Доброта и отзывчивость Ронинсона, его стремление помочь любому, кто об этом попросит, стали притчей во языцех. Если у кого-то что-то болело, все обращались к дяде Гоше. У него были знакомые доктора, связи в аптеках, и он, что называется, «решал вопрос». Более того, считалось, что и у самого Ронинсона был дар врачевания – он делал пассы руками, лёгкий массаж, и страждущему и впрямь становилось легче. Первым эту способность Ронинсона подметил Владимир Высоцкий:

Не ходи ты по частникам,

Не плати ты им грошики,

Иди к Гоше, несчастненький,

Тебя вылечит Гошенька.

Высоцкий, прослуживший с Ронинсоном в театре до конца своих дней, вообще очень тепло относился к нему, считал его одним из лучших комедийных артистов страны, и искренне был уверен, что тому не повезло с режиссёрами, которые видели в нём лишь мастера эпизода. Ронинсон в свою очередь буквально боготворил Высоцкого, хотя друзьями они не были.

Ронинсон спиртного никогда не употреблял, что, вероятно, помогло ему собрать приличную коллекцию вин, коньяков, виски и джинов. И, конечно, водки – куда ж России без неё, родимой… Когда друзьям было совсем невмоготу, особенно, когда спиртное стали продавать, сперва, с 11.00, а потом и с 14.00, шли к Ронинсону, и у него всегда было, что пригубить.

Кино
Кинематограф Ронинсона долго не замечал, и обратил внимание на актёра, когда ему было 37 лет. Самый первый фильм с его участием – «Прощай Америка», который не успел доснять Александр Довженко, вышел на экраны только в 1996-м году. Далее была массовка в картинах «Адмирал Ушаков» и эпизод в «Корабли штурмуют бастионы», но в обоих фильмах Ронинсона даже нет в титрах.

Настоящую путёвку на большой экран Ронинсону дал Эльдар Рязанов, когда актёру был уже «полтинник». Рязанов пригласил его в картину «Берегись автомобиля» на роль доброго, мягкого, трусоватого недотёпы – начальника Юрия Деточкина, проявлявшего чуткость и заботу к этому честному жулику. У Рязанова было правило: все, даже самые маленькие роли в его картинах играли очень хорошие артисты. И Ронинсон в полной мере соответствовал этому критерию – с ролью он справился блестяще. Потом были рязановские «Зигзаг удачи», «Старики-разбойники», «Ирония судьбы…», «О бедном гусаре замолвите слово». Ронинсон снимался у Леонида Гайдая, Георгия Данелия, Никиты Михалкова, Александра Алова и Владимира Наумова и других. Сыграно всё было на высшем уровне, и даже самые серьёзные его роли были если и не смешными, то трогательными.

В конце 70-х Высоцкий пробовал себя в кинорежиссуре. Для начала он по согласованию со Станиславом Говорухиным снял несколько эпизодов в знаменитом фильме «Место встречи изменить нельзя». Особенно хорош был допрос Груздева, когда Жеглов наступил на плащ, и вынудил Сергея Юрского несколько раз вскакивать и тут же падать на стул. Высоцкий написал сценарий к своему первому фильму, и одну из больших ролей пообещал Ронинсону. Они даже обсуждали замысел и детали картины. В конце июля 1980-го Ронинсон должен был лететь в Одессу на пробу грима, но 25 июля Ронинсону позвонили домой, и сообщили, что Высоцкий ушел из жизни. Для Ронинсона кончина Высоцкого стала настоящей трагедией.

Одиночество
Тойба Готлибовна была женщиной властной, а с возрастом стала ещё и деспотичной. Тех редких девушек, которых сын с ней знакомил, она встречала в штыки, и он, не желая делать матери больно, не женился. Семьёй для него стала Таганка. Но, понимая, что в старости он останется совсем один, Готлиб сделал последнюю попытку создать семью. Зная, что мать не любит актрис, он пытался найти избранницу не из театра. Однажды один из актёров познакомил его со своей соседкой Верой, немолодой душевной женщиной. Они встречались несколько месяцев, и, наконец, Ронинсон, основательно подготовившись, решил открыться матери. Она, как будто, была не против, и назавтра сын привёл невесту на смотрины, но мать устроила ему скандал. Никакие объяснения и уговоры не помогли, и больше Готлиб и Вера никогда не виделись, а он так и остался один.

В 1963 году в жизни Ронинсона случилась страшная трагедия – в возрасте 76 лет ушла из жизни мать. Ближе неё у него никого не было и никогда больше не будет. С уходом матери на него навалилось одиночество, которое сводило его с ума. Он искал любого общения где угодно – в столовой, в гостинице, в парке, в аптеке, в магазине. Он любил голубей, кормил их, они садились к нему на плечи, клевали с руки зёрнышки и хлебные крошки, он с ними разговаривал, а они ему отвечали.

Одиночество, однако, с каждым днём становилось невыносимым. В пустую квартиру, где всё напоминало о маме, ноги не несли. Чтобы реже бывать дома, Ронинсон часами бродил по улицам, и однажды встретил такое же грустное и одинокое существо, как он сам – рыжий комок жался к двери его подъезда, и отчаянно скулил. Появление в жизни Ронинсона собачонки, которая нуждалась в его заботе и внимании, спасло артиста. Всю свою невысказанную любовь и ласку Ронинсон отдал собаке, и она отвечала ему тем же. Пёс точно знал, когда хозяин вернётся домой, а когда тот задерживался в театре, не находил себе места, скулил, изводя соседей. Однако счастье это продлилось не долго: спустя полгода во время прогулки собака сорвалась с поводка, и убежала навсегда. Возможно, она увидела прежнего хозяина – собачья душа – потёмки. Жители окрестных дворов ещё долго встречали плачущего старика, расклеивающего объявления о пропаже собаки. Его узнавали, просили автограф, но Ронинсон говорил, что они обознались, что никакой он не актёр, а простой бухгалтер. Автографы он, бездетный, давал только детям, которых просто обожал.

Перестройка
С уходом Высоцкого на Таганке начались тяжёлые времена. Через несколько лет Любимова лишили советского гражданства за спектакль «Памяти Высоцкого», вынудив остаться в Англии. Многие артисты в знак протеста покинули театр – ушли в никуда. Лишь с началом перестройки Любимов вернулся, но его возвращение не принесло актёрам ничего, кроме разочарования. В 1990-м Таганку стало лихорадить, пошли слухи, что Любимов хочет приватизировать театр, и уволить многих актёров. Ронинсон, прослуживший в театре четверть века, переживал больше всех – он боялся, что в свои 74 года вряд ли выйдет на сцену, а без ролей его бы просто не стало. Некогда дружная Таганка, научившаяся противостоять всяким передрягам, разделилась на два враждующих лагеря. Неискушённый в интригах и сроду не участвовавший в закулисных дрязгах, Ронинсон избегал склок внутри труппы, не лез в закулисные конфликты, не примкнул ни к одному клану.

Страх перед своим будущим и боль за родной театр прибавляли седых волос, но не здоровья. Ронинсон часто болел, ему сделали несколько операций, но он никогда не жаловался, не делился своими переживаниями, держал в себе свою боль, свои мысли, свои страхи. Он тщательно скрывал от всех, что у него начались проблемы с памятью – играть спектакли становилось всё труднее. Он панически боялся потерять свои роли, особенно самую любимую – Фирса в «Вишнёвом саде», ведь Ронинсон, по сути, играл собственную судьбу забытого человека.

Однажды, за несколько лет до ухода из жизни Ронинсон поверг в шок всю Таганку: он принёс в театр надгробный камень, на котором была выбиты его имя, дата рождения, и надпись: «Бог един». Надгробие он попросил до поры спрятать в подсобке.

Ронинсон жил совершенно один всё в той же однокомнатной квартирке неподалёку от станции метро «Октябрьская» рядом с кафе «Шоколадница». Кроме врача Татьяны Еремеевой, лечившей его долгие годы, и соседки по дому Марии Шуглиной, заботиться о нём было некому. Дальше своего двора и аптеки он выходил редко – только в театр и обратно. Его дом находился по соседству с памятником Ленину, возле которого часто проводили свои митинги и коммунисты, и националисты, и анархисты. Ронинсон боялся перемен, которые происходили в стране, они напоминали ему детство и еврейские погромы. Ещё больше его страшили перспективы, особенно после августовского путча и развала Советского Союза.

Транжирой Ронинсон не был, да и тратить деньги ему было особо не на что, потому на книжке у него лежали приличные деньги. Он часто говорил, что поделит всё между детским домом и церковью, но когда пришли реформы, сбережения обесценились, буквально превратившись в пыль. Для 75-летнего старика это было тяжелейшим ударом. А тут ещё кто-то прибил на его дом табличку «Продаётся частная собственность», и страх остаться ещё и без крыши над головой, окончательно его подкосил. С 23 декабря 1991 года домашний телефон Ронинсона замолчал.

Первой забила тревогу доктор Еремеева – по её просьбе Мария Шуглина долго звонила в квартиру соседа, пока не стало ясно, что случилось непоправимое. В этот день на Таганке давали «Мастера и Маргариту», и там тоже переполошились, когда неизменно пунктуальный Ронинсон не появился в назначенное время в гримёрке. Когда милиция вскрыла дверь квартиры, Ронинсон лежал на полу лицом вниз Он был мёртв уже почти сутки. Едва тело увезли в морг, из квартиры тут же украли ту самую коллекцию элитного алкоголя. Утащили и дорогую аппаратуру. Воры забрали даже вовсе бесполезный для них архив артиста, в котором хранилось множество уникальных фотографий, письма и рецензии – их Ронинсон скрупулёзно собирал всю свою жизнь. Большинство документов за ненадобностью оказалось на помойке – такие уж настали времена. А вот камень надгробный, хранившийся в подсобке театра, пригодился – он стоит на Введенском кладбище, где Готлиб Ронинсон похоронен рядом с мамой, которую очень любил.