Надо сказать, что двухсерийный «Зелёный фургон» Александра Павловского — один из моих любимых советских телефильмов, если не с детства, то со старших классов школы. Он из тех, которые, случайно застав по ТВ, с любого момента продолжаешь смотреть до конца. А вот про первую экранизацию одноименной повести А. В. Козачинского, снятую в 1959 Генрихом Габаем, я был долгое время ни сном ни духом. Не в последнюю очередь из-за того, что в 1980-е она была под негласным запретом, среди прочих киноработ эмигрировавшего ранее из СССР режиссёра. А много позже — в ютуб-эпоху — и без того было что посмотреть.
Впрочем, и попадавшийся в руки литературный первоисточник я тоже не торопился прочесть: возможно на сей раз потому, что романтика времён Гражданской войны меня и в детстве не очень-то привлекала — кстати, культовые у более старшего поколения киноприключения неуловимых тоже оказались тогда на «полке» — и моё знакомство с жанром, похоже, ограничилось «Красными дьяволятами» Бляхина и само собой «Мальчишом-Кибальчишом» Гайдара (так-то я фантастику предпочитал).
И вот совсем недавно оба пробела наконец-то восполнились и я ни капли не пожалел — что повесть 1938 года, что первый фильм по её мотивам, по-своему хороши и, как не удивительно, не лишены иронии по отношению к годам становления советской власти, что, казалось бы в официальном искусстве вовсе не приветствовалось. Но больше меня поразило другое.
Выходит так, что почти сорок лет как всем привычный, созданный с подачи Павловского актёром Регимантасом Адомайтисом (R.I.P.) по-прибалтийски холённый образ Червня почти ничего общего не имеет с тем одесским бандюганом, что был когда-то придуман Козачинским, но гораздо более существенную роль сыгравшим позже — в киноверсии Габая. Их объединяет разве что умение стрелять, не вынимания рук из карманов, ну и туз червей, оставляемый «для форсу бандитского» на месте преступления.
Чем же не угодила сценаристу Игорю Шевцову фигура бывшего прапорщика царской армии (переквалифицировавшегося в типичного налётчика Сашку Червня), когда он предпочел сделать ход конём, предложив взамен аристократичного адвоката Ермакова (он же друг семьи Патрикеевых), до революции защищавшего в суде уголовников, а после ставшим кровавым преступником ради бегства за границу? UPD: Откуда в принципе у Ермакова такое мастерское владение огнестрельным оружием, чтобы, не метясь, попадать в жертву? В случае с армейским офицером это более-менее объяснимо, а вот для адвоката…
Что же это, нелюбовь к адвокатуре и непонимание, что уголовный процесс должен быть по-настоящему состязательным, а защитник в суде — не всегда лишь приложение к прокурору, нужное для проформы? Кстати, я никогда не понимал выражение «продажный адвокат» наподобие достопамятного Терразини из сериала «Спрут». А ещё мне вспомнилось, что главарём банды из советского боевика «Шестой» (1982) в итоге оказался тоже бывший, но уже следователь. Какое-то чуть ли не лубочное недоверие к профессионалам из правозащитных структур царской России прослеживалось у наших сценаристов, сочинявших в начале 80-х сюжеты про постреволюционные события, хотя достаточно известно было уже и тогда, что многие из «бывших» перешли на сторону советской власти (иногда на свою голову).
Впрочем, как мне тут подсказывает на минуту оторвавшийся от насущных дел коллега Роман Ужасов, образ Червня ему напоминает Мориарти, что вполне укладывается в пародийно-гротесковую направленность фильма с его реверансами в сторону «классического детектива», которая была выбрана создателями этой экранизации «Зелёного фургона» — лучшей на все времена.
Кто украл сердце Карла III: роман длиною в жизнь